Когда мы становимся взрослыми? Когда приходим на похороны родителей наших ровесников…

Очень хорошо помню похороны мамы нашего одноклассника — нам лет по 9-10, ранняя весна. Самый отчаянный хулиган класса Юрка, которого боялись все, тихо стоит, понурив белобрысую голову. Такой беззащитный. Не самая благополучная семья: папа только вышел из тюрьмы и пьёт, сестра — проститутка (как теперь говорят). Мама умерла от рака. Дородная женщина невысокого роста «сгорела» за несколько месяцев (так шептались соседки). Наша классная учительница привела нас туда. Я отчётливо помню, как она — классная — всегда с Юркой воевала, била линейкой по рукам, таскала за волосы и к завучу. Сейчас бы её за это засудили. Воспитывала… А он был самым отъявленным хулиганом не только в классе и на параллели, но и во всем районе.

Юрку знали все, «люлей» от него прилетало всем по полной, просто потому, что шёл мимо, что не дал списать «домашку», да мало ли ещё за что. Меня он тоже пару раз потрепал, но потом я ему стал неинтересен, как-то смог убедить, что бить меня не имеет смысла. А тут он стоял, упрятав лицо то ли в живот классной, то ли в её грудь и взахлеб рыдал… Маленький и худенький. Она его тихо обнимала и гладила по голове.

Да, это была весна. Потом мы поехали в автобусе на новое тогда кладбище в посёлке Космодемьянском — далеко… Центральная аллея в проталинах, был снег, хотя уже и тепло. Высокие корабельные сосны — так хорошо помню, хотя уже лет 30 прошло. Не поверите, если привезут — точно пойду и найду это место. Нашёл, когда с мамой поехали хоронить соседку лет 10 назад. Безошибочно нашёл и место, и могилу — по соснам.

После похорон классная попросила помогать Юрке по предметам. Помощь заключалась в простом — он приходил на 15 минут раньше, благо жил рядом со школой, и перекатывал у меня все решённые задания. Кажется, после восьмого класса он дематериализовался с частью «середнячков», а из двух классов сделали один и мы шагнули сразу в десятый. Тогда реформа только начиналась, и мы были первыми, кто за десятилетку оканчивал одиннадцатый класс. Больше я про Юрку почти ничего не слышал и не знал, ходили слухи, что он пошел в ПТУ, потом след его терялся, а через пару лет кто-то сказал, что его посадили…

Прошло лет 10-15. Я по каким-то делам заехал к своим подружкам-медичкам в реанимацию, где когда-то студентом подрабатывал по ночам. Реанимация — громкое слово, конечно. Две большие светлые палаты, переделанные из ЛОР-операционной, одна процедурная и ординаторская, где днём сидел дежурный врач, а ночью дремали сестры или пили спирт с санитарками и ожившими больными. Юрку я не узнал — трубки, бинты, одутловатое лицо, просто большое тело лежало на кровати, а радом плакала большая рыжая женщина в веснушках, гладила его лицо и причитала: «Юра, Юра, Юрочка, очнись».

Вот её-то я и узнал — это была сестра Юры, сильно располневшая, явно пьющая женщина, уже к пятидесяти. Она была взрослее нас, кажется, лет на 5-7, но выглядела гораздо старше своих лет. Я подошёл, потрогал её за плечо:

— Вам чем-то помочь?!

— Доктор, Вы же сами сказали, ему уже ничем не поможешь, — зарыдала она.

— Я не доктор… Я тут в гости… Мы с Юрой учились в одном классе…

Она меня не узнала, что, может, и к лучшему. Мы вышли на лестницу. Она курила и всхлипывала. Мы вспоминали школу, общих учителей, наших с Юркой одноклассников. Она поведала простую историю: ПТУ, лихие девяностые, он сел по хулиганке, а дальше — пошло-поехало, добавляли и добавляли, вышел недавно по актировке (инвалидности) и почти сразу попал в реанимацию. Пенсия копеечная, жить негде, вот из больницы в больницу мотается. Я наскрёб по карманам немного денег и отдал ей, она отнекивалась, но потом взяла.

Через пару дней девочки позвонили и сказали, что Юра умер. Похоронили его, наверное, вместе с матерью. Не знаю, не пойду… Не люблю кладбища — хожу очень редко. Для меня они не умерли, а просто уехали. Наверное, так иногда проще жить и думать. Может, это детское объяснение, но иногда они вытекают из взрослых решений.

Михаил Дюков, радио «Маяк-Калининград»